|
|
|
Исскуство умирать
Людей теряют только раз Умирание становится одиноким«Я вспоминаю, как девочкой видела смерть фермера. Он упал с дерева, и было понятно, что ему не выжить. Он хотел умереть дома, и его желание было исполнено безоговорочно. Он попросил своих дочерей прийти в спальню, где лежал, и поговорил с каждой несколько минут. Он распорядился своими делами спокойно, несмотря на терзавшую его боль, и распределил свое имущество и землю, причем ничто не могло быть разделено при жизни его жены. Он также попросил своих детей распределить между собой его обязанности. Он обратился к друзьям с просьбой прийти, чтоб он мог проститься с ними. Хотя я была маленькой девочкой, мне и моим сестрам было позволено принимать участие в приготовлении семьи и скорбеть вместе с ними. Когда он умер, то остался лежать в собственном доме, им построенном, среди друзей и соседей, пришедших взглянуть на него в последний раз. Он лежал среди цветов в том месте, где жил и которое так любил. В этой стране до сих пор нет ни бальзамирования, ни лживого макияжа, превращающего мертвеца в спящего. Зачем я описываю эти «старомодные» обычаи? Я считаю, что они примиряют с неизбежностью смерти, помогают умирающему, а его семье дают возможность примириться с потерей дорогого им человека. Если уходящему человеку позволяют провести остаток дней в знакомом и любимом окружении, ему не так тяжело умирать. То, что детям разрешается остаться дома, когда уходит близкий, и участвовать в разговорах, обсуждении события, а впоследствии и оплакивании, дает им ощущение, что они не одиноки в своем горе, и несет утешение в виде разделенной скорби; Это постепенно готовит их к жизни, помогает увидеть смерть как ее часть, опыт, который поможет им вырасти и возмужать. Это являет собой огромный контраст с обществом, в котором смерть — табу, обсуждение этой темы считается тягостным, а детей удаляют под предлогом, что это будет «слишком мучительно» для них. Их отсылают к родственникам, сопровождая это малоубедительной ложью: «Мама уехала в долгое путешествие» — и т. п. Ребенок чувствует: что-то не в порядке, его недоверие к взрослым только возрастает, поскольку каждый из родственников преподносит все новые варианты этой истории, уклоняясь от расспросов. Раньше или позже ребенок осознает изменившуюся ситуацию в семье и станет страдать от неразделенного горя. Для него эпизод таинственного и пугающего опыта взрослых окажется только психологической травмой. В такой же степени неумно говорить девочке, потерявшей брата, что Бог так любит маленьких мальчиков, что взял Джона на небо. К несчастью, ушли в прошлое дни, когда человеку разрешалось мирно и достойно умереть в собственном доме. Чем больше наши достижения в науке, тем больше, кажется, мы испытываем страх, пытаемся перечеркнуть реальность смерти. Мы употребляем эвфемизмы, гримируем мертвых, отсылаем детей из дома, чтоб оградить от тревог и беспокойств, не пускаем детей к умирающим близким в больницу, ведем долгие противоречивые дискуссии относительно того, говорить ли умирающему человеку правду. Я полагаю, существует множество причин, препятствующих тому, чтоб встретить смерть спокойно. Один из наиболее важных факторов — то, что умирание сейчас во многих отношениях стало отвратительным: механическим и дегуманизированным. Умирание стало одиноким и деперсонализированным, поскольку больного часто забирают из знакомой ему обстановки и помещают в реанимационную палату. Любой, кто бывал сильно болен и хотел бы, чтоб его оставили в покое, знает, как это тяжело — когда кладут на носилки, когда слышен вой сирены неотложной помощи, когда таким тяжелым оказывается путь в больницу. Только те, кто прошел через это, могут полностью оценить неудобства такой транспортировки, которая служит лишь началом долгого сурового испытания — тяжелого даже для здорового,— трудновыразимого в словах,— поскольку шум, свет, громкие голоса просто невыносимы. Если бы мы относились более внимательно к самому больному, мы, возможно, отказались бы от намерения перевозить его в больницу. Я считаю перевозку в больницу первым эпизодом в процессе умирания, так как именно таким он оказывается для многих умирающих. Я утверждаю это не потому, что не нужно спасать жизнь человека, если ее можно сохранить путем госпитализации больного, а для того, чтобы привлечь внимание к больному, его нуждам, реакциям. Итак, наш воображаемый пациент доставлен в реанимационное отделение. Он попадает в окружение деловитых медсестер, санитаров, врачей, практикантов. Он слышит различные суждения о своем состоянии, разговоры доктора с семьей. К нему неизбежно начинают относиться как к вещи, решения принимаются без его участия. Если он пробует возмутиться, ему дают дозу успокоительного. Он может взывать об отдыхе, покое, достоинстве, но получит лишь вливание, искусственное сердце или трахеотомию. Он может хотеть задержать около себя хотя бы одного человека всего на одну минуту, чтобы поговорить с ним, но вокруг будет толпиться дюжина, поглощенная частотой сердцебиения, наполнением пульса, электрокардиограммой или работой легких, его выделениями,— всем, но только не самим человеком. Только в случае спасения его жизни к нему будут относиться как к личности. Возможно, следует задать вопрос: становимся ли мы более гуманными или менее гуманными? Какой бы ни был ответ, понятно, что больной стал страдать больше — возможно, не физически, но эмоционально. А его нужды не изменились за столетие, изменилась наша возможность удовлетворить их». comments powered by Disqus Содержание:
Мёртвый песок жизни
|
|